Павел Пепперштейн

Художник, писатель, поэт Павел Пепперштейн редко дает интервью и не задерживается подолгу в одном городе. Нам все же удалось пообщаться с ним во время визита в Москву в связи с открытием выставки«Будущее, влюбленное в прошлое»в Мультимедиа Арт Музее. Специально для The Vanderlust Павел рассказал о взаимоотношениях современного искусства и общества, любимых арт-пространствах и самых странных местах на планете.

О выставке

Выставка посвящена теме будущего и самой возможности о нем фантазировать, различным иконографиям и художественным языкам, связанным с его изображением. Я решил задействовать все регистры, которые произвели на меня впечатление – от детских рисунков до русского авангарда, супрематизма, футуризма. Конечно, это еще и ретро-футуризм в голливудском духе, и рисунки людей, переживших некие видения, откровения по поводу будущего.

Я не занимаюсь предсказаниями, это совсем не мое дело. Скорее, исследую коллективное воображение, связь времен, то, как осуществляется запоминание и как происходит забвение.

Современное искусство и общество

Сегодня искусство и художники очень многого требуют от общества. Прежде всего – внимания к себе. Роль искусства в социуме возрастает, оно отчасти начинает претендовать на функции новой религии. Поэтому я довольно мнительно отношусь к современному искусству. Не то чтобы я против новых религий, но старые мне нравятся гораздо больше – у них есть многовековой опыт. Это не просто социальное функционирование и власть над умами и душами, но еще и помощь страждущим и спасение. Чтобы современное искусство кого-то спасало или целило души, такого нет. Хотя хотелось бы. Посмотрим.

Беседующие старцы и сломанная Супрема. 2015. Акрил, холст. ©Павел Пепперштейн, 2015. Предоставлено галереей «Риджина»

Тем не менее музеи современного искусства создаются в разных городах, превращаются в нечто религиоподобное, претендуют быть некими форумами, где люди участвуют в дискуссиях, высказывают мнение. Современные арт-площадки напоминают древнегреческую практику, когда храм был не только местом общения с богами, но и местом публичного обсуждения проблематики, взаимодействия с оракулами. От искусства ждут чего-то подобного – если не предсказаний, то ценных рекомендаций и информации. Понятно, что художников в основном интересует собственная художественная практика и общественное внимание к ней. Но общество ждет, что сквозь весь этот эгоцентрический галлюциноз сверкнут, как золотые песчинки в потоке болотного ила, ценные для всех сообщения.

Современное искусство является для людей билетом в определенный клуб. Посредством его выстраиваются темы, чтобы общаться друг с другом и даже самим с собой. Борис Гройс, кажется, сказал: искусство превратилось во что-то типа галстука, стало чем-то вроде дресс-кода, который требуется для общения. Для многих оно также является социальной гарантией их задействованности. Если раньше люди страстно обсуждали философские концепции, то теперь обсуждают художников и их произведения. В каком-то смысле это регресс, но сейчас такой период.

Глобальное исследование аудиоинноваций. Унисаунд. Дебрис Инс-т США. 2013. Холст, акрил. ©Павел Пепперштейн, 2015. Предоставлено Nahodka Arts

Вообще, социальная функция искусства достаточно подвижна, вот почему это столь задорная и заманчивая тема. Способность перескакивать из роли в роль придает ему вид такого супертрикстера, который может приспособиться к любой ситуации. На дворе XVI век и надо расписать собор Ватикана? – пожалуйста, распишем! Пришли 1980-е и нужно написать экспрессионистическую картину, перевернутую вверх ногами? – тоже не проблема.

О собственном искусстве

Не знаю, чего ждет от меня моя публика. Сам я хочу снабдить все это каким-то терапевтическим эффектом. Мне кажется, мои работы представляют собой транквилизаторы, успокаивающие структуры. Не хотелось бы никого загружать, чрезмерно волновать… В этом смысле я отличаюсь от большинства современных художников, которые все-таки будоражат публику. Я не люблю состояние взбудораженности, оно замутняет взгляд. Чтобы яснее увидеть картинку нашего времени или своего состояния, нужны успокоение, кристальность и некоторая легкость.

Самые странные места на планете

Мне, конечно, повезло побывать в очень психоделических местах. Психоделика – вещь текучая. Какие-то задворки со сломанным забором могут оказаться не менее впечатляющими, чем древний храмовый комплекс.

Стопроцентно безопасные для жизни пассажиров самолеты (модель 2145 года). 2009. Бумага, акварель. ©Павел Пепперштейн, 2015

Я всегда тяготел к храмовым комплексам. Например, к такому месту, как Аюттхая, древняя столица Таиланда. Она похожа на заросшую лесом гигантскую шахматную доску, где каждая клеточка – монастырь.

Из последних впечатлений довольно психоделическим оказалось посещение петергофского дворца Бельведер, возведенного культовым питерским архитектором Штакеншнейдером. Это некая вариация античного храма, который торчит в характерной русской местности, и среди рощ видны купола церкви, построенной, кстати, тем же архитектором. Стоит такой зуб-богатырь, будто затерянный на другой планете, вроде бы древнегреческая структура, но на самом деле – классицизм николаевского времени, строение, предназначенное для каких-то любовных утех.

Мне всегда очень нравились заброшенные структуры. Общеполезные тенденции к реставрированию и обновлению городов я обычно воспринимаю довольно болезненно: утрачивается эффект разрушения, заброшенности и забвения, исчезает патина… К счастью, такие места еще остались, например, в Крыму. Был, допустим, аристократический особняк, потом он утратил свою функцию и стал корпусом советского санатория. Проникаешь туда и сталкиваешься с палимпсестом, структурой просвечивания одних времен сквозь другие. При этом актуальное время представлено пробивающимися кустами и пустыми бутылками. В одном из имений в Крыму сохранилась красивая внутренняя деревянная отделка эпохи модерн, роскошные залы, комнаты с каминами. Но тут же ты находишь какой-то полубалкон, где стоит телевизор, перед ним – совершенно замшелое кресло, запыленные бутылки, банка с окурками... В этом есть момент сталкеровской эстетики, заброшенности, прорастания. И не дай бог, его отреставрируют и превратят в дорогой отель.

Любимые арт-пространства

Экспедиция на солнце. 2015. Холст, акрил. ©Павел Пепперштейн, 2015. Предоставлено Kewenig Gallery

В основном мне нравятся музеи старого искусства или даже полузабытые краеведческие музеи, где лежит какой-то камешек, найденный сто лет назад в каком-нибудь ущелье, висит акварелька никому не известного автора… Это скромность на грани ничего.

С другой стороны, помпезные старинные музеи, такие как галерея Уффици во Флоренции, меня тоже неимоверно впечатляют. Помню очень мощное переживание, когда я увидел там картины Боттичелли. Я уже вроде знал их по репродукциям и вдруг отловил что-то совершенно не связанное с понятием «прекрасные картины». Почему-то при взгляде на оригиналы возник эффект галлюциноза, связанный с глубинными пластами образности. То же самое можно отловить в Пушкинском музее или в Академии художеств в Питере, где находятся слепки античных скульптур. И еще как суперпсиходелическое пространство я всегда воспринимал Эрмитаж, особенно его закутки и экспозиционные окраины.

Выставка в МАММ проходит до 1 ноября.